Александр Бушковский. Родился в 1970 году в Карелии, в деревне Спасская Губа. Майор спецназа, участник боевых действий в Чечне, выпускник Санкт-Петербургской юридической академии. Автор четырех книг прозы. Лауреат премий журнала «Вопросы литературы» (2011) и журнала «Октябрь» (2018). Живет в Петрозаводске. Работает печником.
Илья Кочергин. Родился в Москве в 1970 году. Работал в Баргузинском и Алтайском заповедниках, писал туристические путеводители по России. Окончил Литературный институт в 2004 году. Книги выходили в России и за рубежом. Лауреат нескольких литературных премий, в том числе премии библиотеки Иностранной литературы «Глобус» и премии Правительства Москвы в области литературы и искусства. Живёт в Москве и в деревне в Рязанской области.
Неторопливая свобода
Переписка из двух углов
Часть 2
Часть 1 читайте ЗДЕСЬ.
Александр Бушковский — Илье Кочергину:
Хочу показать тебе выжимку из переписки с моим постоянным, единственным и любимым редактором Анной Воздвиженской.
Беломорск, конец октября 2018 г.
Чем живет человек здесь? В маленьком, захолустном городке, в деревенском доме без удобств, на берегу вечно шумящего Выга и вечно холодного Белого моря?
Пасмурно, рано темнеет, огней вокруг мало. Человеческого общения тоже. Событий нет. Общественной жизни нет. Только трудный быт и однообразная работа для поддержания существования.
Снегу по колено, ветра досыта. Света мало, а темень непроглядная. Впору затосковать! Но люди живут и даже не все пьют. Неужели привычкой? Или незнанием другой жизни? Или не любопытны? Или всё вместе плюс лень? Нет, лень здесь не канает, замерзнешь. И бананы на соснах не растут.
Не знаю, смог бы я жить здесь долго? Скорее всего, смог бы. Только пришлось бы ещё больше писать и, наверное, начать молиться, чтоб Духа Святого стяжать! Иначе с тоски помер бы…
Здесь, в окрестностях Залавруги, в этих красивых, древних и сонных местах, уже глубокая осень, снег выпал и сошел в наступившей оттепели и Выг несет свои темные воды среди таких же темных камней, лесов и облаков. Я работаю на окраине города, в старой слободе, и за все эти дни я не видел почти никого. Окружающие избы (именно избы, а не новоделы дачные) все пусты, только в соседней живет старушка, которая целыми днями пилит ножовкой горбыль на дрова. Горбыль — это обрезки досок. Работа эта малоэффективна и трудозатратна. Тяжела. Задаюсь вопросом, почему она этим занимается так упрямо? И для себя составил развернутый ответ на этот вопрос. Первое: ей просто нужны дрова, а денег на нормальные колотые нет, и она пилит отходы. Значит, нет и родни, детей и внуков, которые могли бы ей помочь. Или они есть, но им не до неё. Или она занимается этой работой для того, чтобы чем-то себя занять, ведь без движения можно сойти с ума, глядя на уносящую время печальную реку. Может быть, этот тяжкий для старого человека труд помогает ей не затосковать?
…Радуюсь. Сегодня к этой бабушке приехал какой-то мужичок, стал по двору помогать, так что всё норм!
…Всё из-за этой мрачной погоды! А между тем жизнь хороша: солнце выглянуло вечером на пять минут, и река засияла, и камни в ней заискрились. Закат был разноцветный, как мультфильм. Вот потому и живут тут люди, наверное. Или все же привычкой, или деваться некуда? Не залезешь ведь внутрь человеку. Судить можно только по себе и выводы делать тоже.
Я вот иногда думаю, какая должна быть вера у людей, чтобы догрести на веслах до Соловков, вырыть себе землянку и молиться в ней от заката до рассвета. Это ведь не от безысходности, а для жизни будущего века! Мне чудится, что настолько тонка грань между верой и фанатизмом, а то и болезнью, что легко эти вещи со стороны перепутать. И даже сам адепт может заблуждаться. Но всё же есть и истинная вера, иначе разве жили бы святые на Руси тысячу лет? И другим помогали. Вера имеет смысл, только если не слишком привязываться к жизни здесь, на этом свете.
Илья Кочергин — Александру Бушковскому:
Когда я занимался в учебной психотерапевтической группе, нам говорили, что многие путают стыд и вину. Насколько я понял, вина — это всегда последствие твоих действий. Ты сделал что-то и чувствуешь вину. За эти действия можно принести извинения, попытаться исправить ущерб, искупить вину. А стыд — это ощущение себя каким-то не таким. Глупым, толстым, слабым, ненужным, нежеланным и так далее. Главное — не таким, какими должны быть «нормальные» люди. Тут уже и прощения не у кого просить. И эта штука, по-моему, мощно движет людьми. «В мире есть царь, этот царь беспощаден…», только вместо голода, если голод не сильно мучает, можно поставить и стыд.
Но я рад, что ты поднял вопрос о вере. Это гораздо интереснее. Мне хочется об этом поговорить, потому что как только начинаешь обдумывать, что происходит в жизни, всё упирается в вопросы, связанные с наличием веры в Бога.
Сейчас я сижу один в деревне, пишу, читаю, думаю и пытаюсь что-то для себя сформулировать. И постоянно встаёт эта тема, о чем бы я ни писал: о животных или о «дурачках», о которых мы говорили выше, или о вегетарианцах. Любое рассуждение почему-то приводит к необходимости выбрать для себя — веришь ли ты?
Я вырос в семье, где Бога не было. Единственный доступный мне в детстве Бог присутствовал в двух томиках комиксов Жана Эффеля «Любовь Адама и Евы», которые я зачитал, вернее, залистал до дыр, поскольку других комиксов в то время не было. В девяностых, когда открывались церкви, я подрабатывал рабочим на восстановлении Даниловского монастыря, потом мотался по всем московским храмам, сбывая продукцию иконного цеха, который открыл тесть. Тогда я провёл в церквях много времени. Потом работал на труднодоступном кордоне заповедника, проводя по сто пятьдесят дней в году в лесу, ночуя в таёжных избушонках или просто под кедром, постоянно пребывая в «храме природы». Многих работавших со мной это сподвигло на то, чтобы поверить.
Десять лет назад, когда бросал пить, я столкнулся с серьёзной необходимостью присутствия Бога в моей жизни. Меня крестил в речке настоятель скита, расположенного неподалёку от моего дома в деревне (мы с тобой заезжали туда за хлебом). Я посещал общество Анонимных Алкоголиков, которые, сознавая своё бессилие избавиться от алкоголизма, обращаются к высшей силе для поддержки и передают ей часть ответственности.
Но к Богу я так и не пришёл. Не знаю, как сложится в будущем, но я пытаюсь понять для себя, что меня смущает, и поделюсь этим, не желая никого отговаривать, сеять сомнения, осуждать или обижать. Просто хочу обсудить с кем-то эту волнующую меня тему, о которой раздумываю не просто так, от скуки или любопытства, но и в связи с тем, что пишу, работаю, воспитываю сына.
Я уже говорил о том, что, по-моему, сейчас наступает какая-то новая эпоха, по крайней мере, что-то должно поменяться в головах людей, чтобы наш вид не исчез, создав себе на планете невыносимые условия.
За время моей жизни население планеты удвоилось, количество животных вдвое сократилось, накрылся мощный коммунистический проект, капитализм окончательно предстал совершенным злом, постмодернизм закрыл эпоху модерна. Экологические вопросы всё больше становятся вопросами выживания. Говорят, через тридцать лет количество пластика в океане по массе сравняется с количеством рыбы. Я с любопытством, интересом, тревогой и сомнениями чувствую, что мы живём в эпоху, когда назревают перемены более значимые для человека, чем принёс ХХ век.
Мне кажется, что одним из удачных вариантов дальнейшего существования человечества будет осознание себя как чудесной и удивительной части природы. Но пока что мы в своём сознании не являемся её частью, мы отделены от неё, сотворены «по образу и подобию» (в отличие от других видов), нам сказали «обладать и владычествовать». И даже отрицание Бога не решает эту проблему, на его место тут же становится разум, и это не избавляет человека от ощущения избранности. Человек не перестаёт ощущать себя избранным, любимым дитятей, которого берегут и которому всё простят.
И второе, что меня смущает, — идея Бога представляется мне тихой и комфортной гаванью в любом напряжённом размышлении. В неё сворачиваешь, как только становится слишком сложно или слишком страшно о чём-то думать. В детстве, когда меня что-то пугало или одиночество становилось непереносимым, я так же спасался на руках у мамы.
Трудно говорить на эти темы: иногда кажется, что всё это звучит слишком пафосно, иногда думаешь, кто я такой, чтобы сомневаться в том, что говорили гораздо более умные люди. Но, наверное, нужно сомневаться в истинах, какими бы они ни были прекрасными. Поскольку истины для большого и малонаселённого мира перестают быть истинами для маленького и перенаселённого.
На меня произвела большое впечатление книга зоолога Франса де Вааля «Достаточно ли мы умны для того, чтобы судить об уме животных?», который посвятил свою жизнь изучению приматов. Основное впечатление от неё — обезьяны ведут себя гораздо более гуманно по отношению друг к другу, чем люди, хотя они не богоподобны, не избраны и не живут по заветам. Они заботятся о немощных, прощаются и грустят при разлуке, останавливают конфликты, любят друг друга и занимаются политикой. И жертвы у них при столкновениях стай в дикой природе случаются довольно редко по сравнению со столкновениями людей между собой. Это печально.
Я думаю, нужно искать пути, пытаться размышлять, сочинять новые истории, выходя за пределы старых истин. Можно ли заниматься всем этим, если ты веришь?
Читая твои размышления о том, как решившие пустынножительствовать старцы гребли на Соловки и жили там в землянках, я снова вспомнил о горожанах, которые стремились в заповедники, устраивались на отдалённые кордоны, осваивали азы жизни в лесу, заводили скотину. Наверное, для средневекового человека жить в землянке было не труднее, чем для современного горожанина ночевать на морозе в лесу у костра.
Но, возвращаясь к теме стыда, хочу сказать, что, будучи одним из тех молодых горожан, я всегда испытывал стыд, что я маюсь дурью, не живу, как нормальные люди, в своей московской квартире, не работаю на нормальной работе. Многие из моих товарищей делились со мной теми же мыслями.
Нам не хватало того, на что можно опереться. Кроме романтики и малопонятной «любви к природе», не существует никакого нормального объяснения нашего поведения. Умные люди говорили, что это просто побег от самих себя, уход от реальности.
Другое дело, если бы мы ощущали опору на идею посолиднее, могли бы как-то сформулировать её. И слова «жизнь будущего века» из твоего отрывка о Беломорске, хотя они и совсем о другом, но как-то очень хорошо ложатся в моём понимании на то чувство, которое двигало молодыми ребятами, уходившими из городов в лес.
Александр Бушковский — Илье Кочергину:
Точно, Илья, напряжённые размышления на любую тему почему-то упираются в вопрос веры. По крайней мере, для меня. Наши разговоры о совести и стыде, об экологии, о «дурачках» даже — всё заканчивается поиском цели и смысла жизни. Настолько избитое это словосочетание, «смысл жизни», что неудобно даже, хочется быстро и чётко расшифровать его и перейти к другим темам. Но, боюсь, быстро и чётко не получится. И всё же буду стараться.
Счастлив тот человек, что живёт легко и радостно, человек, который готов прожить «семьдесят, аще в силах — восемьдесят», довольствуясь тем, что имеет, и совершенно не думающий, что будет за гробом. Уверенный — сознание погаснет и всё, в дело вступят процессы разложения, а потом могильные черви. Но таких немного. Лично я не встречал людей, целиком и полностью в этом уверенных. А ты встречал?
Большинство (и я из их числа) всё-таки допускает, что существует второй план, нечто, не исчезающее со смертью тела, назовём это привычно — душа. Это, конечно, слегка поэтическое название, но другое сейчас искать не хочу. Что там с ней случится, никто из этого большинства не знает и потому представляет по-разному.
Вера, в отличие от неверия, вопрос очень личный и субъективный, да просто интимный. Потому агитировать или убеждать на чьём-то или даже на своём примере никого и никому не надо, мне кажется. Тем более подсовывать толстую «Бхагават Гиту» или «Сторожевую башню» в яркой полиграфии. Справедливости ради и «Заповеди блаженства» на магнитике тоже зачастую остаются картинкой на холодильнике. Как говорил Маяковский, «В коммунизм из книжки верят средне. “Мало ли, что можно в книжке намолоть?”».
Короче, пока не встретишь человека, во что-то или в Кого-то искренне и безусловно верящего, в истинности диалектического материализма не усомнишься. Да не просто верящего, а знающего и несомневающегося. Хороший этому пример в песне у Высоцкого, где пожилой солдат из крестьян смущённо спрашивает новобранца-москвича: «А что, в Москве неужто вправду есть дома в пять этажей»?
Мне повезло (или наоборот?), я знаю даже не одного, а троих таких. Люди все разные, и этим опытом своим делящиеся тоже по-разному. Отсутствие сомнений может показаться подозрительным, но ты же не сомневаешься, когда видишь в лесу медведя? И Люба твоя в восторге, когда Кучук выгоняет на неё косулю, и пугается, когда кабана.
А если пытаться искать самому, отбрасывая любой чужой опыт, то иногда утыкаешься либо в ложную богоизбранность, ощущение себя «созданным по образу и подобию», либо в мнимую безопасность и уют тёплой норки под вывеской «Бог». Или ещё во что-нибудь.
Думаю, понимаю тебя, когда ты пишешь, «нам сказали “обладать и владычествовать”», и мы потому не ощущаем себя органичной и равноправной частью природы, а пользуемся ею, как нам кажется удобным, разрушаем и засоряем всё вокруг. Но «обладать» не значит «ломать», согласен? А «владычество» не синоним «ненависти». Может быть, удастся разумно и полюбовно поладить с окружающим миром?
И ещё немного о словах «жизнь будущего века». Уверен я, ты знаешь, что эта цитата из «Символа веры» может помочь объяснить и мировоззрение, и поведение людей, считающих эти слова истиной. Но меня удивляет, что идея Бога представляется тебе «тихой и комфортной гаванью в любом напряжённом размышлении».
В моём понимании это тяжёлая каждодневная работа над собой, работа, которой я всё время пытаюсь избежать по своей слабохарактерности. Посты соблюдать, правило утреннее и вечернее читать каждый день или добрыми делами отягощаться, без которых вера мертва. Достаточно просто попытаться соблюдать хотя бы одну какую-то заповедь — не раздражаться на людей и окружающие обстоятельства или не осуждать никого. Даже это чрезвычайно трудно, не говоря уже о чём-то большем.
Ты пишешь: если бы у нас, молодых горожан, уходивших в лес, была идея посолиднее, чем просто любовь к природе, мы, может быть, не испытывали бы стыда от того, что не живём нормальной жизнью, не работаем на нормальной работе и т. д. Но что такое нормальная работа и нормальная жизнь? Менеджмент от планктона до топ-уровня? Служба от рядового до генерала? Квартира «от окраины к центру»?
Один мой приятель, бывший сослуживец, а нынче довольно упакованный предприниматель, как-то при встрече рассказывал мне, что сегодня целый день мотается по городу (на своей хорошей дорогой машине) и ищет, где срочно найти, допустим, три миллиона, лучше кэш, чтобы заплатить какие-то взносы или проценты, я глубоко не вникал. Если ему удастся найти эту сумму, он останется на плаву, и даже получит значительные дивиденды, и погасит долг, а если нет, то бизнес серьёзно просядет, и тогда возникшие проблемы придётся решать ещё более напряжённо и трудозатратно. На мой вопрос «как вообще жизнь?» ответил: «Ну как, нормально, только жена мозг поражает, хочет на Мальдивы, и дочку надо в Швецию отправить учиться, не хочет в Питере, нервы треплют, как пираньи в Амазонке, ладно, я погнал, надо ещё в пару мест успеть, денег попросить под проценты, у тебя, кстати, нету? Да шучу, пока»!
Помнишь, я рассказывал тебе, какой эпизод из «Запечатленного ангела» Лескова очень мне запомнился? Это разговор простых мужиков-старообрядцев, строителей моста, с инженером-англичанином и его женой, людьми верующими. Уж прости мне длинную цитату, без неё никак. Зато язык весёлый!
Мужики:
«Писание не всякому дано разуметь, а неразумевающему и в молитве бывает затмение: иной слышит глашение о “великия и богатыя милости” и сейчас полагает, что это о деньгах, и с алчностию кланяется. А когда он зрит пред собою (на иконе — А.Б.) изображённую небесную славу, то он помышляет вышний проспект жизненности и понимает, как надо этой цели достигать, потому что тут оно всё просто и вразумительно: вымоли человек первее всего душе своей дар страха божия, она сейчас и пойдёт облегчённая со ступени на ступень, с каждым шагом усвояя себе преизбытки вышних даров, и в те поры человеку и деньги, и вся слава земная при молитве кажутся не иначе как мерзость пред господом.
Тут англичанин встаёт с места и весело говорит:
— А вы же, чудаки, чего себе молите?
— Мы, — отвечаю, — молим христианския кончины живота и доброго ответа на страшном судилище».
И за эти слова получили они на спасение иконы двести рублей от инженера, а от его всплакнувшей жены ещё сто. Призадумаешься (с доброй улыбкой) тут и об идее посолиднее, и о том, правы ли умные люди с их разговорами об уходе от реальности…
Илья Кочергин — Александру Бушковскому:
Мне кажется, что ты вовремя задал вопрос: верю ли я в бессмертие души. Наверное, с этого и нужно начинать. Я не верю.
Желание быть бессмертным или хотя бы частично уцелеть после смерти присуще людям. Думаю, это просто страх смерти.
Для меня осознающее себя смертное существо, осознающая себя материя является в большей степени чудом, чем любая загробная жизнь или воскрешение во плоти.
Чудо осознающей себя материи постоянно находится у меня перед глазами, я сам являюсь этим чудом, я верю в это и не устаю восхищаться этим. Я могу удивляться этому, глядя и на собаку, и на человека, и на ворону. Верую, как говорил поп у Шукшина, в плоть и мякость телесную, в барсучий жир и бычачий рог.
Бессмертие души кажется по сравнению с этим более придуманным, причём как-то очень по-человечески придуманным. Ворон или дельфинов, обладающих сознанием, в загробную жизнь не пустят, а людей пустят?
Люди имеют три цветовых рецептора, а рак-богомол — не менее восьми. Я иногда пытаюсь представить, каким буйством красок должен отличаться мир рака-богомола. А дельфины или летучие мыши составляют для себя картину мира ещё и с помощью встроенного в них аппарата УЗИ.
Мы являемся довольно молодым и глупым ещё видом животных по сравнению с теми же дельфинами — наша история длится не более пары сотен тысячелетий. Мы думаем, что мир — это мы, что он устроен для нас, под нас, что человек в нём является самым основным элементом и даже конец света будет устроен как-то по-человечески. Обидно будет узнать, что рай устроен по-птичьи или, например, представляет собой океан. Придётся вечно плавать в нём по-собачьи среди ловких и радостных дельфинов и смирять свою гордыню.
Давным-давно у меня в рассказе появился такой образ, как зеркальный шар. Стеклянные ёлочные игрушки в моём детстве изнутри часто были зеркальными, я видел это, когда они разбивались. Мне кажется, человек часто сидит внутри такого шарика и куда ни посмотрит — видит только себя. И когда ищет ответ на свои главные вопросы, оглядывается в поисках ответов, в поисках Бога, видит опять только себя. И мир, и рай, и Бог у него — всё какое-то человеческое, антропоцентричное.
Даже инопланетяне представляются похожими на людей, и им отправляются радиосигналы «Мир, Ленин, СССР» или изображения обнажённых мужчины и женщины на аппарате «Пионер-10», причём у женщины на всякий случай заретуширована нарисованная поначалу вертикальная чёрточка на лобке. А то солидным и учёным людям неудобно было отправлять в далёкий космос подобные картинки. То есть мало того, что инопланетный разум должен обладать подходящим зрительным восприятием, чтобы увидеть изображение, так ещё и понятия о приличиях у него предполагаются такими же, как у нас.
Возвращаясь к чуду мыслящей и осознающей себя материи — когда я начинаю думать об этом, когда я пытаюсь вообразить, как это всё организовано, как это вообще могло возникнуть из неживой природы, я не справляюсь, естественно. Это слишком сложно. Смысл жизни, любовь, восприятие рака-отшельника с его многочисленными цветовыми рецепторами, смерть, бесконечные космические пространства, где человек кажется случайностью — всё это так сложно, так непостижимо, так пугающе, что мысль о наличии Бога, который всё это придумал, создал и вручил мне, представляется действительно уютной гаванью. Наличие Бога успокаивает и останавливает попытку объять необъятное. Это такой тупик, который позволяет проще объяснить картину мира и продолжать жить среди всей этой необъятности вселенной.
Мне кажется, что люди обладают замечательным даром — выдумывать чудесные вещи, которые позволяют им даже в самых сложных условиях не переубивать друг друга, остаться более или менее вменяемыми и продолжать осознавать себя и осваивать мир. Эти идеи способны объединять людей и придавать им силы, успокаивать, открывать на что-то глаза, помогать совершать великие деяния и немыслимые по силе поступки. Но эти идеи требуют замены, ведь, как и всё на свете, они устаревают, перестают работать, иногда даже тянут назад. Думаю, в этом нет ничего плохого, мы и сами набираем силу, а потом стареем и умираем.
Анимистическое одушевление природы — прекрасная и очень поэтическая идея. Я, живя в алтайской тайге, смог это в полной мере прочувствовать. Горы — это спящие богатыри, у которых можно различить голову, лицо, спину, подол шубы. Можно встретиться и поговорить с духом ручья или какой-нибудь красивой долинки. Всё это работало, но потом перестало. Идея богоизбранности иудеев, или идея России как третьего Рима, или идея о восьмеричном пути, ведущем к нирване, замечательны. Прекрасна вера в научно-технический прогресс, в коммунизм, в бессмертие души. И я верю в то, что люди смогут сотворить новые прекрасные идеи, которые позволят им выжить и продолжить осваивать мир в новых условиях.
Александр Бушковский — Илье Кочергину:
Ты хорошо сказал, Илья, о душе как о поэтической идее! В «Символе веры» на греческом языке Бог называется Поэтом. Творцом неба и земли. Алтая и Карелии. Творец и поэт у греков одно слово.
Здорово поговорили! А мне пора ехать печку лепить. Пиши!
Спасибо за то, что читаете Текстуру! Приглашаем вас подписаться на нашу рассылку. Новые публикации, свежие новости, приглашения на мероприятия (в том числе закрытые), а также кое-что, о чем мы не говорим широкой публике, — только в рассылке портала Textura!
